Что такое дальневосточный гектар. ТОР Дальнего Востока

- Что такое дальневосточный гектар

Так называемый закон о дальневосточном гектаре вступил в силу в мае 2016 года. Он предусматривает распределение свободных земель в Дальневосточном федеральном округе (ДФО) среди граждан России. Программа выделения земли была разделена на три этапа. Первыми с 1 июня 2016 года на бесплатные территории могли претендовать только жители девяти пилотных районов ДФО с ограниченным выбором участков в регионе, с 1 октября программа расширилась уже на всех жителей округа с соответствующим расширением территории для выбора, а на заключительном этапе, с 1 февраля 2017 года, земли в округе стали доступны всем гражданам России. Земельный участок площадью до 1 га (10 тыс. кв. м) выдается гражданину России (а также лицу с двойным гражданством) один раз. Использовать гектар можно для ведения любой деятельности, «не запрещенной федеральным законодательством». У заявителя есть год с момента получения участка на то, чтобы определиться с форматом его использования. В большинстве случаев участок предоставляется на основании договора безвозмездного пользования сроком на пять лет. После окончания этого срока могут быть два варианта: он оформляется в собственность либо передается в долгосрочную аренду.

— Какие новые меры господдержки вы прорабатываете?

— Нас упрекают из-за раздачи участков без инфраструктуры. Это нечестно, потому что мы даем не участки, а возможность их выбрать. Подвести к 109 тыс. участков инфраструктуру невозможно, денег у страны не хватит. Но мы приняли другое решение: в местах компактных поселений, где люди берут сотни участков, а таких у нас уже до десятка набирается по Дальнему Востоку, мы точно будем строить инфраструктуру. Там, где наберутся сотни заявок, власти регионов посчитают, сколько надо денег, и я буду предлагать разделить расходы. Мы свою половину обязательно внесем.

— Во сколько это обойдется федеральному бюджету?

— Здесь не расходы надо считать. Это тот случай, когда надо найти столько денег, сколько необходимо. И мы точно их найдем. Программа не создавалась для повышения налоговой базы или стимулирования массовой миграции. Программа создавалась для роста экономической свободы людей. Чтобы человек, у которого есть желание просто что-то новое сделать в своей жизни, имел такую возможность. Чтобы он не ходил по чиновничьим кабинетам, никого не просил и еще никому денег не надо было бы платить.

У нас были дни Дальнего Востока в Москве, я туда зашел. Люди привезли рыбу, икру... И стоит мужчина с медом, меня узнает и говорит: подойдите, мед попробуйте. Я из вежливости попробовал. Вы знаете, я не в Москве родился, и там, где я живу, мед хороший, но этот был вообще уникальный. И он говорит, что взял гектар и сделал пасеку. Разве это плохо? Здорово.

Фото: Руслан Шамуков / ТАСС

— Текущий политический цикл подходит к концу. Что вы считаете главным результатом своей работы в действующем составе правительства? Что хотелось и не получилось сделать?

— Когда Владимир Владимирович Путин доверил мне этот участок работы, для меня это стало серьезным испытанием. Не выполнить поручение президента, да еще такого уровня ответственности, я не имел права. Когда предложение поступило, я, честно говоря, воспринимал его с очень грустным видом. Меня тогда Владимир Владимирович спросил: «Вы как сами?» Я ответил, что буду работать. Но я задавал себе вопрос, точно ли я уверен, что территорию в 36% страны с 6 млн человек можно как-то начать двигать, чтобы преодолеть инерцию, отставание в здравоохранении, инфраструктуре и образовании. Полной уверенности, что мы сможем это сделать, у меня тогда не было.

Теперь я уверен, что мы еще не победили, но сдвинули инерцию. Мы себя сравниваем со странами Азиатско-Тихоокеанского региона, самого быстрорастущего в мире. Сейчас мы [как регион] в шестерке [в АТР] по темпам экономического роста. На Дальнем Востоке он в пределах 5–6% в последние годы. Индекс прироста инвестиций в последние годы — 110%. 26% прямых иностранных инвестиций, приходящих в Россию, привлекает Дальний Восток, где живут 4% населения. Это результат работы созданной модели развития макрорегиона. Конечно, это еще не матрица, которую можно сделать, порадоваться и пойти дальше, ничего подобного. Но она уже сложилась, и этот опыт переносится на другие территории страны.
Теперь о том, что не удалось. Есть вещи, которые улучшили бы эту модель. И мы считаем, что должны опередить самые быстрорастущие экономики мира. Даже Индию, для этого нам надо ускориться до 8–9% [роста ВВП]. Мы знаем, за счет чего это сделать. Не могу сейчас точно дать клятву, что сделаем, но задача ставится такая.

— За счет чего?

— Нет одного рецепта. Территории опережающего развития (ТОР), свободный порт и еще что-нибудь — это не конкурирующие модели, а взаимодополняющие части системы. Чтобы добиться 8% роста ВВП и стать номером один, нужно к ним добавить несколько элементов. Например, единый налог в свободном порту, которому пока сопротивляются наши коллеги из других ведомств, но мы будем стараться это довести до конца (Минвостокразвития предложило специальный налоговый режим для резидентов свободного порта Владивосток, который должен заменить два действующих налога — налог на прибыль и налог на имущество: предполагается, что ставка единого налога составит 6%, а срок его применения — 15 лет с момента получения первой прибыли. — РБК).

Второе — снижение административного давления. Это один из главных ограничителей роста экономики. Для того чтобы бизнес был уверен, что, вложив деньги и соблюдая закон, он находится в полной безопасности, надо еще многое сделать. И, наконец, последний очень важный и большой элемент. Мы не рассчитывали, что создание территориального министерства и назначение профильного вице-премьера сразу решит все проблемы Дальнего Востока. Так не получится. У министерства есть своя задача. Я считаю, что это прежде всего повышение инвестиционного потенциала. И процесс идет. Мы в этом году 89 предприятий сдали (ввели в эксплуатацию. — РБК), в следующем еще десятки новых предприятий возникнут. Но, для того чтобы люди приехали и начали работать, им нужны школы, детские сады, больницы, дома культуры и стадионы. Это не решит одно Минвостокразвития. Нужны решения всех министерств и всего правительства России. Вот это пока не сделано.

— Отдельное территориальное министерство для Дальнего Востока, созданное в 2012 году, остается востребованным. Минвостокразвития нужно в следующем политическом цикле?

— Если нужно развитие Дальнего Востока, то нужно и министерство. Это простая взаимосвязь. Посмотрите графики строительства, сельского хозяйства, роста экономики, прироста инвестиций и сравните их с периодом до 2013 года. Результат есть.

— Видите ли вы возможность переломить тенденцию к сокращению населения Дальнего Востока?

— Это не возможность, а стоящая перед нами задача. Но существует разница в длительности циклов. Построить предприятие — быстрее, чем изменить ментальность населения. Сейчас мы убеждаем инвесторов, что на Дальнем Востоке работать лучше, чем во всех окружающих территориях. Построив предприятия, собственники должны будут привлекать людей. Это вопрос качества жизни и оплата труда. Собственники будут стараться сэкономить на издержках, но никуда не денутся и будут платить столько, сколько надо, чтобы люди к ним приехали. Они не смогут потратить деньги и оставить предприятия пустыми. С этого момента начнется слом тенденции. В этом году 89 предприятий запущено — это 4500 человек. Это пока не очень много для такого сильного изменения тенденции, но до 2025 года будет 115 тыс. [человек].

Мы начали работу по обеспечению качества жизни в точках роста вокруг новых проектов. Пока речь идет о Чукотке и Магадане, но будем работать со всеми регионами Дальнего Востока. Смотрим основные причины смертности, какими болезнями болеют люди — и что построить, чтобы эти проблемы хеджировать. Обязательно обращаем внимание на образование, прежде всего среднее специальное, хотя вузами тоже займемся. Наконец, культура и спорт. Честно говоря, это здорово, что мы можем принимать решения, а не просить кого-то: «Коллеги, пожалуйста, включите нас в ФЦП». Вчера решили, например, построить в Магадане три новых физкультурных комплекса с бассейнами. Плохо, что ли?

Фото: Константин Лемешев / ТАСС

— До последнего времени федеральный бюджет получал 25% доходов от налога на прибыль проекта «Сахалин-2», а с 2018 года его доля увеличилась до 50%. Куда перераспределены нефтегазовые доходы Сахалина?

— Как раз на строительство социальной инфраструктуры в точках роста.

— Федеральный бюджет будет в следующем году претендовать на еще большую долю доходов Сахалина?

— Я не думаю, что надо забирать больше. Мы ситуацию на Сахалине мониторим, никаких угроз с точки зрения бюджетной обеспеченности там нет. Бюджетная обеспеченность на Сахалине — одна из самых высоких в России. Но там нужно серьезно поработать над повышением эффективности использования бюджетных средств. Когда смотришь в отчетах, сколько денег потрачено, а потом видишь, какие дома на улицах, то наступает полнейший когнитивный диссонанс, перестаешь понимать, что происходит. Поэтому мы с [губернатором Сахалинской области] Олегом Николаевичем [Кожемяко] много на эту тему общались, я просил изменить акценты. Мы в других территориях инвестиционные проекты реализуем с мультипликатором 1 к 10, 1 к 15, то есть на каждый бюджетный рубль приходит десять частных рублей. А там, наоборот, вкладывают в инвестиционные проекты бюджетные деньги, а инвестор участвует на 5%. Это ненормально. Надо перевернуть матрешку с головы на ноги, чтобы на инвестиционные проекты шли деньги инвесторов, а бюджетные деньги помогали людям получать хорошее образование и ездить по хорошим дорогам.

— Как вы оцениваете перспективы реализации проекта «Роснефти» ВНХК? Он будет перенесен по срокам? Нужен ли этот проект?

— Проект совершенно точно нужен. И по объему нефти, уходящей с Дальнего Востока, он вполне реализуем. Совершенно очевидно, что лучше продавать нефтепродукты, чем нефть. Это очень большой проект, и есть сложности в его реализации, в том числе с точки зрения получения необходимого для работы предприятия газа. Но принципиальные решения приняты, у нас в программу заложены средства, мы готовы поддерживать строительство социальной инфраструктурой. Я думаю, что в ближайшее время проект стартует. У нас отношение к проекту простое: мы его будем всячески поддерживать.

​— Несмотря на то что Минэкономразвития считает его нерентабельным, то есть неокупаемым даже за 25 лет?

— Мне так нравится, когда Министерство экономического развития или наши уважаемые экспертные организации считают за акционерные общества их выгоду! Есть закон об АО, есть советы директоров, есть исполнительное руководство, есть люди, которые занимаются экономическим анализом. Давайте считать будут они. Я всем инвесторам говорю: что надо сделать для того, чтобы вы были рентабельны? Что из инфраструктуры мы можем взять на себя? Сколько надо построить жилья? Давайте добьемся, чтобы проект реализовывался. Мы то же самое делаем по проекту газоперерабатывающего завода «Газпрома», по «Русагро» и ряду других проектов.

— Какие ТОР доказали эффективность, а какие нет?

— У нас неэффективных ТОР нет, но есть отдельные неэффективные площадки. ТОР может состоять из нескольких площадок — инвестиционных проектов. Бывает, что некоторые проекты тормозятся. Но это не трагедия. Хуже, если мы каждый проект будем тормозить на старте и месяцами выкручивать руки. Но и держать пустые площадки в ТОР не станем. Там, где инвесторам не удалось запустить проекты, а это около 15–20% общего количества площадок, мы выйдем в правительство с предложением эти площадки из ТОР изъять. Нам пустые и дутые показатели не нужны.

Фото: Олег Яковлев / РБК

— Из самых громких проектов какие не реализуются?

— В громких как раз все движется своим чередом. А самый болезненный для меня лично несбывшийся проект — это локализация производства деталей самолетов в Комсомольске-на-Амуре. Сбыт есть, заказчик есть, люди рвали рубаху на груди и обещали сделать. Но не получается. Будем разбираться, я, честно говоря, сдаваться в этом вопросе очень не хочу. Если еще говорить о проблемных ТОР, то это Камчатка. Это территория с одним из максимальных уровней административного давления. У них там островной менталитет. Видимо, считают, что инвестор приходит не как желанный гость, а как объект для проверок или еще чего-нибудь. Мы точно с этим справимся, если надо, даже хирургическими мерами.

В целом разговор идет о трех площадках из 48.

— На каком этапе работа по совместному экономическому освоению Курил с Японией?

— Пока инвестиционный процесс с Японией идет достаточно вяло. Деклараций много, а действий мало. По Курильским островам, на мой взгляд, никаких окончательных решений не принято. Мне хотелось бы, чтобы японские инвесторы появились на Курильских островах. Какое-то время, наверное, их еще можно подождать, но вряд ли долгое. В целом я хочу докладывать президенту, что движение на этом направлении очень медленное, и просить его разрешения на активизацию действий по привлечению инвесторов из других стран.

— На какой стадии проект строительства моста Сахалин — Хоккайдо? В таком контексте вы верите в этот проект?

— Пока это только обсуждения.

— Конкретных решений нет?

— Выделены средства на проектирование моста с континента на Сахалин. Что будет происходить дальше — решит президент России.

— Сколько выделено средств на проектировку моста до Сахалина с территории материковой России?

— 7 млрд руб.

— А что с проектом строительства газовой трубы в Японию?

— Он зависит от того, готовы ли наши соседи покупать газ. Нужно ли строить трубу, нужно ли строить энергомост, это зависит от решения японцев. А у них даже решения в парламенте об изменении законодательства для разрешения закупки энергии с других территорий пока не существует. Видимо, есть баланс: кто-то считает, что это надо делать, а кто-то из каких-то, видимо, внеэкономических соображений считает, что не надо.

— Масштабные инвестиции Китая в российскую промышленность, в том числе нефтяную, и сельское хозяйство вызывают вопросы с точки зрения обеспечения национальной безопасности?

— Представления о том, что инвестиции могут представлять угрозу национальной безопасности, могут объясняться только экономической неграмотностью. Все инвестиции осуществляются в соответствии с законодательством России. Все, что надо защитить, мы защищаем. По всему остальному… Ну, построили не десять, а сто заводов, есть какая-то процедура, в рамках которой эти заводы вдруг начнут действовать вне рамок закона или их заберут с территории России? Здесь более закономерным и правильным кажется вопрос о «дедушкиной оговорке». Не страна зависит от инвестора, когда он приходит на ее территорию, а инвестор зависит от страны. Поэтому важно, чтобы те условия, которые мы даем инвесторам, не ухудшались.

— Будет ли часть госпакета акций АЛРОСА в этом году приватизирована, сольют ли компанию с «Кристаллом», крупнейшим алмазообрабатывающим предприятием в России?

— Такие планы не обсуждаются.

— С чем вы связываете свое будущее: с работой в новом правительстве или других госорганах, с бизнесом или с общественной деятельностью?

— Когда я занимался бизнесом, это было довольно давно, мне нравилось. Потому что у каждого направления деятельности есть свои преимущества. В бизнесе ты свободен. Свободен в определении своего графика, режима работы и местонахождения. Я даже не ставлю вопрос материального благосостояния, он все-таки вторичен, а вопрос свободы в бизнесе — важнейший. Но у государственной службы есть свои преимущества. Очень трудно представить себе бизнес, в рамках которого можно решать задачи того масштаба, которые я сейчас решаю. Очень мало найти таких дел, где можно сделать столько полезного для страны. Это ведь тоже для мужчины важно. Но пока это просто рассуждения на тему, где хорошо, а где плохо. Что же касается президентских выборов, то здесь все совсем просто, я уверен, что президентские выборы выиграет Владимир Путин и он будет принимать решения. Если он предложит мне продолжить работу на государственной службе, то я буду продолжать работать в его команде и гордиться этим. Если такое решение не состоится, то я пойду в бизнес. Общественную деятельность я себе представляю слабо. Мне кажется, что я работаю в правительстве достаточно долго, и то, что я мог сделать, стараюсь и старался сделать. А потом рассказывать другим, как надо работать… Нет, я, наверное, лучше займусь чем-то другим.

— Известно, что вы увлекаетесь боевыми искусствами. Кто у вас самый интересный спарринг-партнер был за последнее время? Спарринговали ли с президентом Владимиром Путиным?

— Нет, с президентом спарринговать мне в голову идея не приходила, у нас стили совершенно разные. И ему не приходила, слава богу. Самый интересный спарринг-партнер был Бату Хасиков (российский кикбоксер, многократный чемпион мира среди профессионалов. — РБК). У меня была такая авантюра: два года назад мне исполнилось 60 лет. Я решил, что сидеть есть и пить — это банально и неинтересно, поэтому я никому из гостей не сказал, но пригласил Бату. Мы с ним вышли на ринг и провели пять раундов по две минуты вничью по правилам миксфайта. Это было жестко, я вспотел точно больше, чем Бату, но выглядел, как говорят судьи и зрители, не хуже. При этом Бату — феноменально быстрый, у него великолепное чувство дистанции. Было несколько ситуаций, когда я уже ногой касался подбородка, но только касался. Он отыграл не просто сантиметры, он миллиметры отыграл: ты еще касаешься, но уже не ударил. Он великолепный боец, конечно.